Москва. Осень 96-го. Просторная уютная квартира на 13-м этаже дома-башни недалеко от метро Проспект Мира. В прихожей весело суетится черный пудель Тяпа, и пока я снимаю пальто, хозяин дома советует:
- Вы только не гладьте Тяпу-растяпу, она потом поговорить спокойно не даст – любовью своей замучает.
За стеной зала, куда получаю приглашение пройти, словно черный кот в лучах солнца греется небольшой рояль. На стенах – картины, гобелены, безделушки, очень много книг и над всем этим царит огромный письменный стол. В реальность происходящего верится с трудом. Я в гостях у Булата Окуджавы.
Так начиналось интервью, опубликованное в газете «Заря Молодёжи» - рупоре комсомола Саратовской области. В 96-м газета упорно дышала на ладан, но мы старались этого не замечать. Нам было интересно рассказывать людям о том, что нам было интересно. А интересно нам было почти всё. И цензуры не было никакой. Отменили тогда цензуру. Говорить можно было, о чем хочешь и какими хочешь словами.
Одна беда была у саратовских журналистов – быстро заканчивались темы. Поэтому, когда я поехал в Москву в гости, главный редактор попросил привезти из столицы чего-нибудь столичного.
Я пообещал.
***
- Булат Шалвович, вы можете сказать на диктофон несколько напутственных слов для солдат, которые отправляются на чеченскую войну? Спасибо. Диктуйте адрес.
Ленка быстро застрочила шариковой ручкой по стикеру и не обращала внимания на то, как я машу руками у неё перед лицом, беззвучно кричу ртом и тычу пальцем себе в грудь.
- Да, подъеду в 14.00, плюс-минус 15 минут. И… Булат Шалвович, тут журналист из провинциальной газеты очень просит разрешения присутствовать на интервью. Он будет сидеть тихо. Можно? Спасибо.
Ленка, бывшая сотрудница «Зари», уже год работала в московской «Комсомолке» и я к ней в гости зашел просто так. Так все провинциалы делают - в гости без звонка, безо всякого дела, но с далеко идущими последствиями. В общем, в обычные гости. В офис.
- Лен, это что ли, правда, ты с Окуджавой сейчас договорилась об интервью?!
- Это Москва, Дим.
- Да понимаю я! Но не понимаю. Это же Окуджава!
- Давай договоримся так, мне от него нужно два предложения. Ну, три. Ты не отсвечиваешь всё это время, а потом можешь делать, что хочешь, если у него будет время.
- ДА!
***
У моей мамы был катушечный магнитофон «Дайна». Две скорости – четвертая и девятая. Никакой стереофонии. 500-метровые катушки в него не помещались, но мне хватало и того, что помещалось на маленькие бобины. Альбомами и концертами мама не записывала, записывала сборниками. И вкусы у нас совпадали.
Однажды нашел в её фонотеке зажигательный рок-н-ролл в исполнении битлов и, когда она поздно вечером вернулась с работы, спросил, почему ты сейчас это не слушаешь и просишь сделать потише, а еще лучше выключить?
И мама объяснила. Но понял я её только после своих тридцати.
***
Среди разнообразных мелодий и ритмов всякой эстрады, были и песни Окуджавы: «Оркестрик», «Синий троллейбус», «Ваше благородие»… Они мне нравились так, что и сейчас могу сыграть их в любом состоянии. Не скажу, что боготворил автора, боготворил я тогда «Машину Времени», правда, оказалось, что песни «Музыкант» и «Кто виноват» исполняют люди, которые к «Повороту» никакого отношения не имеют.
Короче, я не верил, что через пару часов увижу автора песни из «Белого солнца пустыни» и даже буду задавать автору вопросы. Я, который, шепотом, под одеялом и в наушниках пел вместе с ним его песни, я ЕМУ буду задавать вопросы.
Правда, Ленка сказала, если у Окуджавы останется время…
Я был уверен – время останется.
***
Мы сидел в зале за журнальным столиком, друг напротив друга, пили чай. Окуджава рассказывал мне о том, что никогда серьёзно не относился к своим песням и давно их не пишет и очень не любит, когда его просят спеть. И не поёт.
Мой новенький миниатюрный диктофон фиксировал слова человека, песнями которого заслушивалась вся страна и моя мама.
Раз в минуту я поднимал диктофон со стола - переживал, вдруг чего-то неправильно нажал в нём? Вдруг сели батарейки?! Вдруг плёнка закончилась?!! Кассета у меня была одна. ОДНА КАССЕТА у меня была.
Но всё крутилось и записалось тоже всё. Ну, то, о чем я смог спросить.
- Можно автограф? – глупо улыбаясь, спросил я. Спасибо.
***
Недели две я умудрялся записывать другие интервью на кассету так, чтобы не трогать разговор с Окуджавой. Потом стёр. Кроме опубликованного в газете текста, не могу вспомнить, о чем еще говорил с ним.
У меня была всего ОДНА КАССЕТА для мини-диктофона. На вторую денег не было.
Веришь, я разговаривал с Окуджавой? Я сам себе не верю.
***
Мамин магнитофон «Дайна» под толстым слоем пыли в подвале. Рядом коробка с катушками, с которых осыпается магнитный слой. Я стою в дверях сарайчика, смотрю на магнитофон, на коробку с бобинами… и про Окуджаву не думаю – я в подвал не за магнитофоном пришел. Магнитофон просто попался на глаза.
И листочек с автографом Окуджавы, вырванный из органайзера, тоже просто попался на глаза. Просто.
***
- Ты чего, сука, делаешь?!
- Это кобель.
- Да вижу я! Сам собачник.
Саратовский городской пляж. Июль 98-го. Мой рюкзак лежит в тени дерева, над рюкзаком, задрав ногу, стоит пёс. Струя точно бьёт внутрь рюкзака.
- Извини, пацан, он так территорию метит.
- Блять…
- Ну, сказал же извини. Пиво будешь?
Дома разобрал органайзер, высушил листочки, но почти все потом выбросил. Оставил два. Воняло от них жутко, пришлось упаковать в пакетик. Выветрилось потом.
Почти всё из памяти выветрилось.
ЗЫ
Если интересно, интервью с Окуджавой – здесь.
